Небольшая комната, старые, но довольно чистые обои, кровати, тумбочки. Ощущение, что это палата пионерского лагеря конца девяностых. Четверо, а, может, пятеро, молодых мужчин в одной комнате мирно спят. В левом углу, ближе к выходу, лежит тот, на кого нацелен мой гнев. Я вбегаю вся в слезах, как будто всю ночь нагнетала собственные ощущения и обсуждала свою нелегкую судьбу со всеми подряд.Небольшая комната, старые, но довольно чистые обои, кровати, тумбочки. Ощущение, что это палата пионерского лагеря конца девяностых. Четверо, а, может, пятеро, молодых мужчин в одной комнате мирно спят. В левом углу, ближе к выходу, лежит тот, на кого нацелен мой гнев. Я вбегаю вся в слезах, как будто всю ночь нагнетала собственные ощущения и обсуждала свою нелегкую судьбу со всеми подряд.Бужу его почти грубо и кричу. Не знаю, что именно я кричу, просто плачу и говорю гадости. Обвиняю его – но в чем именно не могу понять. Он сначала растерян, потому что его разбудили. Понимая, что отговориться не сможет никак, начинает реагировать. Говорит твердо и жестко. Старается не обидеть, но говорит не то, что я хочу услышать. Кажется, что за нами подглядывают остальные. Они стали немыми свидетелями сцены. Но никто не решается включиться в разговор – лежат с закрытыми глазами.
Я начинаю истерично взвизгивать – моя основная проблема в том, что он меня не любит, но моя обида заключена в другие неконструктивные хаотичные обвинения. Он знает о моей проблеме и подтверждает, что я права в своих самых страшных опасениях, он знает, что я хочу его любви и знает, что он мне ее дать не может. Стараясь не обидеть, он не говорит жестоких вещей, но и не дает ни единого шанса, ни единой зацепки. Я продолжаю плакать кричать, обвинять, я, по-моему, даже бью его. Меня совершенно не тревожит он сам – меня тревожит только то, что он меня не любит. Я смотрю на него и вижу только ауру его нелюбви. Мне она страшна, я отталкиваюсь от него, отстраняюсь – он мне неприятен. Но при этом я все ещё знаю свою цель – я хочу, чтобы он немедленно все изменил: упал мне в ноги, стал говорить слова любви, начал целовать меня и обещать все, о чем я мечтаю. Тогда я буду ощущать победу. Но нет никаких предпосылок к изменению его ко мне отношения. Я продолжаю истерику – и уже не могу контролировать своих слов. Я сама не уверена в том, что говорю, понимаю всю абсурдность обвинений, ловлю себя на этой мысли, и меня настигает ощущение беспомощности и отчаяния. Слова сливаются в единый поток речи, а потом и просто в монотонное всхлипывание.
Я понимаю, что это тупик, что мне больно, что меня обидели и что я ровным счетом ничего не могу с этим сделать. Я сажусь на пол и утыкаюсь головой в сложенные на коленях руки. Чувствую, что его аура меняется. Он садиться радом кладет руки на плечо. Нет, не неловко или наиграно, по-настоящему. Потом начинает обнимать. Я очень этого хотела, я ждала, когда смогу уткнуться в его грудь и плакать уже на ней. Он гладит меня по голове, целует в волосы, что-то говорит. Не важно уже. Уже не важно – любит или нет. Я хотела плакать у него на груди. Может, мне всего-то и нужно было, чтобы просто полакать у него на груди, но его железные занавесы и бетонные стены всегда заставляли быть сильной. Мы сидим на полу – я с закрытыми глазами полностью погрузилась в него. Я чувствую себя под его зажитой, его опекой. Мне не нужна его любовь, мне нужна его сила. Я знаю, что происходит – и ловлю каждый миг. Я хочу получить все от этого мига – до опустошения. Чтобы когда он разомкнул свои объятия, у меня внутри не осталось бы ни единой эмоции – ровным счетом ничего, пустота. И я жду момента, когда все будет именно так. Потом я просыпаюсь.
